Журналист "Ленправды", "Смены" и других ленинградских/петербургских изданий.
Воспоминания об эвакуации из Ленинграда во время ВОв:
http://www.vesty.spb.ru/modules.php?name=News&file=article&sid=9919
Воспоминания о годах обучения в ЛГУ.
Глава из книги "Аттестат зрелости: записки о времени и о себе". Санкт-Петербург, 2005.
ДЕЛА СТУДЕНЧЕСКИЕ
Итак, я студентка. Я – новенькая, ибо группа уже занимается больше месяца. Стараюсь присмотреться, кто они, мои сокурсники. Несколько человек – со школьной скамьи, но большинство, как и я, пришли сюда после большого вынужденного перерыва в учебе. О ребятах и говорить не приходится – они фронтовики, еще не успели снять шинели и военные сапоги.
Как в каждом коллективе, сразу же появился лидер. Им стал Олег Ханеев, тоже фронтовик. Он писал стихи, эпиграммы, редактировал факультетскую стенгазету, причем совсем не такую, к какой все привыкли, а очень задиристую, я бы сказала авангардистскую – «Эх, филолог!» называлась. На семинарах он ставил в тупик своими вопросами преподавателей. Конечно, тут больше всего было эпатажа, позы, желания удивить, поразить. И это ему, кстати, удавалось. От него все всегда ждали чего-то необычного. Одним словом, слыл он перпендикулярным, а значит интересным.
Ребята были разной судьбы. Кто пережил страшную ленинградскую блокаду, кто, как и я, хлебнул нелегкой жизни в эвакуации, кто прошагал по фронтовым дорогам... А у Левы Варустина были репрессированы родители, он жил у дяди, и по всему было видно (он зимой ходил в ботиночках, легком демисезонном пальто и кепке), как нелегко ему приходилось. Может быть, поэтому, наперекор судьбе, чтобы доказать свою состоятельность он упорно и очень хорошо учился.
В то время лекции нам читали удивительные люди. Сейчас (я интересовалась), на факультете таких нет. Вот профессор Гуковский. На его лекции по литературе приходили с других факультетов – и физики, и биологи, и юристы. Так это было интересно. А одну из лекций я особенно запомнила. Она называлась «Стадийное развитие в литературе». Если коротко: литература, ее законы, этапы, сюжеты – всемирна. В разных странах, в разное время литература проходит одинаковую стадию. Этим, например, объясняется, что мы находим похожие сюжеты в самых отдаленных по времени и пространству местах. Нельзя изучать литературу одной страны в отрыве от всей остальной – мировой. В общем, это, конечно, я объяснила примитивно. Лекция же профессора была блестящей, доказательной, бесспорной. Мест не хватало, студенты сидели на подоконниках, в проходах, толпились в дверях. Не знаю, то ли эта революционная мысль (ведь она могла быть применена не только к литературе) кое-кому показалась опасной, то ли за профессором водились и другие дерзкие высказывания, да только лекции его прекратились, а мы вскоре узнали, что он был арестован.
Профессор Тронская преподавала нам историю западной литературы. По ходу лекции она иногда читала наизусть целые отрывки из произведений, причем на языке их авторов. Мы слушали ее, раскрыв рот, стараясь не пропустить ни слова, забывая конспектировать. Русский язык преподавал профессор Бархударов. По его учебнику училось не одно поколение школьников. А вот еще интересная фигура – это профессор Евгеньев-Максимов. Кажется, он еще до революции здесь преподавал. Приходил на лекции вальяжный барин в шубе, которую сбрасывал тут же на кресло, в белоснежной сорочке и бархатном сюртуке, рука в перстнях опиралась на трость с набалдашником, стук которой часто служил как бы восклицательным знаком в конце предложения. Помню, его очень раздражало, что иностранные заимствованные слова, как, например, «кафе», «кино, «пальто» в нашем языке не изменяются. Он считал это совершенно недопустимым и всегда демонстративно говорил: «Сегодня тепло, я пришел без пальта». И, видя наше недоумение, крепко бухал об пол своей палкой, приговаривая: «Попало в русский язык – склоняйся!». В общем, позволял себе такие вот чудачества.
Лекции лекциями, но и об общественной жизни на факультете не забывали. Была у нас группа студентов, очень рьяных поборников идеологической чистоты. Я даже подозреваю, что они и доносить могли, куда надо. Так, например, прошел слух, что на одну нашу студентку было заведено уголовное дело. Якобы она создала кружок, где читали какие-то «не те» книги, слушали «не те» передачи по зарубежным каналам, и, вообще, вели «не те» разговоры. Так ли это было на самом деле, не знаю, но студентка та на факультете больше не появлялась. Вообще одно время прошла очень неприятная черная полоса на факультете. Вдруг отменили на некоторое время занятия по философии, которые вел очень артистичный, экстравагантный профессор Маркузе. В другой раз наша группа собралась в кабинете, где должны были проходить занятия по газетному делу. Ждем, ждем нашего преподавателя – нет его. Послали старосту в деканат, узнать, в чем дело, а там тоже не знают, почему Деркач не пришел. Так продолжалось несколько раз. Потом сказали: «не ждите». Маркузе и Деркач больше не появлялись, прошел слух – арестованы.
Мрачные тучи нависли непосредственно и над нашей группой. По какому-то абсолютно незначительному поводу возник конфликт между нашей старостой Нелей Павловой и Женей Лурье. Последняя не согласилась с каким-то, с ее точки зрения, неправомерным требованием старосты, назвала Нелю «дурой». Подумаешь, скажете вы, девочки поссорились, велика беда. И будете правы. Ан, нет! Кое-кто из бдительных студентов усмотрел в этом идеологическую крамолу. Оскорблять старосту «при исполнении» – этож куда может завести! Сначала старосту группы, а потом, боже упаси, и на других можно замахнуться! В общем, комитет комсомола созывает общее комсомольское собрание, чтобы обсудить поведение комсомолки Лурье.
Собрание под сильным давлением «бдительной» части зала постановило Женю из комсомола исключить.
Райком комсомола, который должен был утвердить студенческое решение, надо отдать ему должное, не согласился. Все кончилось благополучно. Но сколько копий было сломано!
ИСТОРИЯ ОДНОЙ ФОТОГРАФИИ
Одним из любимых семинаров у меня был семинар по советской литературе. Во-первых, сам по себе он мне был очень интересен. Литература мне всегда была ближе всех остальных наук, в том числе советская, которую я неплохо знала. Но, может быть, решающую роль втом, что я выбрала именно этот семинар, сыграл его руководитель. Профессор Евгений Иванович Наумов был личностью незаурядной.
В том, что он сам великолепно знал литературу, не было ничего удивительного; то, что он мог часами наизусть читать стихи разных поэтов, тоже как бы само собой разумелось. Главное было в том, что благодаря ему литература в наших глазах превращалась из академического предмета в близкие для каждого житейские взаимоотношения. Писатели и поэты, чьи книги стояли на полках, сходили оттуда и становились нашими собеседниками. Мы все о них знали, делая доклады вступали с ними в дискуссии, соглашались или спорили, иногда дополняли их произведения с нашей точки зрения недостающими фактами. «Нет, Алексей Максимович, – разбирая «Дело Артамоновых» Горького, говорил очередной докладчик, – здесь Вы не убедительны, с Вами можно поспорить!». Вот такой у него был метод изучения литературы. По-моему, очень правильный.
Общался Евгений Иванович с нами почти "на равных", знал всех по именам, был в курсе наших романов, приглашал к себе в гости. В одно из воскресений, после того, как закончилось обсуждение очередного доклада, Евгений Иванович сказал: «Посмотрите, какая великолепная погода, поехали ко мне на дачу!». Мы, конечно, с удовольствием приняли это предложение и всем составом отправились в Комарово.
Бывал он и на семинарах Евгения Ивановича. Причем очень быстро, в силу схожести своих характеров, они нашли общий язык и стали чуть ли не друзьями.
В вагоне было пустовато, мы заняли несколько скамеек и развлекались, как могли, предстояло провести в пути больше часа. В общем, мы веселились, хохотали.
И вдруг кто-то из нас обратил внимание на одиноко сидящего в дальнем углу человека. Он сидел, сгорбившись, понуро, безучастно. Чувствовалось, что на душе у него, в отличие от нас, не очень весело. Мы его тотчас узнали – это был композитор Дмитрий Шостакович. И сразу стало понятно, почему человек удручен. Дело в том, что в тот период по стране прокатилась целая серия статей и постановлений, критикующих состояние нашей литературы, музыки, искусства. Помню Постановления «О журналах «Звезда» и «Ленинград», им досталось за публикацию «безыдейных» (беру в кавычки, потому что потом отношение к этим авторам в корне изменилось) произведений Зощенко и Ахматовой, «Об опере «Великая дружба» и другие. Одним словом, многих писателей и композиторов обвиняли в том, что они не идут в ногу со временем, не понятны народу, безыдейны, занимаются «вредным» экспериментаторством и так далее. По полной программе получил и наш любимый популярный композитор Шостакович. «Сумбур вместо музыки» – так называлась статья по поводу его оперы «Леди Макбет Мценского уезда».
Создавалось общественное мнение, перед таким человеком закрывались многие двери в издательствах, музыкальных учреждениях. Рушилась карьера, а иногда и судьба. К счастью, через некоторое время подобная практика была осуждена, и справедливость восторжествовала. Но это было потом, а пока гениальный композитор, который, якобы, писал «сумбур вместо музыки» и перед которым закрылись многие двери, публично критикуемый и осуждаемый, одиноко сидел в углу вагона наедине со своими невеселыми мыслями.
И мы решили развеять его тоску, показать, что, несмотря ни на что, мы его любим, ценим и знаем его творчество. Мы начали петь. Вспомнили все его популярные песни. Не очень стройными голосами, какую по одному, какую по два-три куплета, что запомнили, перепели его песни. Он слушал с явным удовольствием – мы добились, чего хотели: человеку полегчало. Когда подъехали к Комарово, оказалось, что и ему здесь выходить. На перроне его встречала жена, дочь, сын Максим (впоследствии знаменитый, как и отец, композитор) и собака. Кто-то из нас тут же не упустил историческую, как потом оказалось, возможность. Он подошел к Шостаковичу, высказал от всех нас глубокое уважение и любовь и предложил сфотографироваться вместе на память. Так появилась эта, повторюсь, поистине историческая фотография. Вся наша студенческая группа, Евгений Иванович, в центре – Шостакович, его дочь, сын Максим, а завершает группу эрдель-терьер. Замечательная фотография! Дело не только в том, что это – гениальный, всемирно известный Шостакович, а в том, что снимок сделан в то время, когда его не то что не фотографировали, но вообще старались не упоминать его имени, предали забвению.
Книги:
Менахина А . Л., Вилково, 2 изд., Одесса, 1966.
Комментариев нет:
Отправить комментарий