Нашлось старенькое и интересное интервью с Геннадием Селезневым, нашим выпускником 1974 года.
Геннадий Селезнев: я был новогодним подарком "Комсомольской правде"
29 октября исполняется 80 лет со дня рождения комсомольской организации бывшего СССР. Ленинский комсомол считался кузницей кадров не зря: многие нынешние бизнесмены, банкиры и члены правительств начали свой путь в заштатных провинциальных райкомах и обкомах ВЛКСМ.
Куда вела тогда номенклатурная комсомольская лестница и как становились главными редакторами главной комсомольской газеты — об этом бывший член ЦК ВЛКСМ, бывший главный редактор "Комсомолки", а ныне спикер Государственной думы Геннадий Селезнев рассказал в интервью Елене Рузаковой.
— Геннадий Николаевич, расскажите, как в 70-е годы становились главными редакторами главной комсомольской газеты? Нужно было попасть в номенклатуру?
— Это было непросто. Как вы понимаете, из провинциальной газеты — а я тогда работал в ленинградской "Смене" — дорога в "Комсомолку" была, конечно, ухабистой. Первый раз меня в Москву позвал работать первый секретарь ЦК ВЛКСМ Борис Пастухов. А моя "Смена" тогда была самой высокотиражной — мы в два раза по тиражу обходили нашего постоянного конкурента "Московский комсомолец".
Так вот, мне позвонил первый секретарь обкома Лобков. Сказал: "Звонили из ЦК, предлагают забрать тебя в ЦК ВЛКСМ работать". Первое, что я подумал — не хочу уезжать из Ленинграда. Я очень не любил Москву, она меня утомляла — город суетной. Я сказал, что я должен подумать, хотя понимал, что этот вопрос будет решаться не мной и не обкомом. Потом уже мне рассказали, что поступил звонок в обком партии — к Романову. А он ответил: "Нет, пусть Селезнев работает в 'Смене'". Никто не понял этого его ответа, но подтекст был ясен — он меня наказал...
— За что?
— Незадолго до этого у нас в "Смене" мы открыли рубрику, которая называлась "Вторая встреча". Публиковали письма молодых людей, которые встретились и забыли оставить друг другу адреса. Типа юноша познакомился с девушкой в самолете, адрес узнать забыл. Это была, грубо говоря, служба знакомств... Романову кто-то сказал, что мы занимаемся сводничеством. Обком комсомола меня в тот момент представил к награде на орден "Знак почета", Григорий Васильевич меня вычеркнул, сказал, что пусть газета прекратит сводничество.
А весной 80-го года приехал в редакцию секретарь ЦК комсомола Юрий Белоусов, говорит: "Я приехал за тобой". Все, говорит, уже со всеми обсуждено и с Романовым договоренность есть, тебя забираем. Тогда и выяснилось, что я переезжаю в Москву первым заместителем заведующего отделом ЦК ВЛКСМ, а через 6-8 месяцев буду главным редактором "Комсомольской правды". Я дал согласие.
— Вы все-таки несколько месяцев были аппаратным работником и руководили той самой прессой, в которой до этого работали? Как вы себя в этой роли чувствовали? Запрещали заниматься сводничеством?
— К этому времени уже много газет вели подобные рубрики. Нет, я курировал все комсомольские СМИ — а если мне память не изменяет, у нас было порядка 240 газет и журналов. Но поскольку я по своей натуре не администратор, у меня отношения со всеми главными редакторами складывались нормальные... Как мне и обещали, через 8 месяцев меня решением ЦК комсомола назначили главным редактором "Комсомольской правды".
— Указания, инструкции получали?
— Много было бесед, много было разговоров. Они были довольно сложные: это были разговоры-проверки, ко мне присматривались. Ведь не я один претендовал на эту должность. У меня был конкурент — помощник Пастухова. Он гораздо раньше переехал в Москву. И московская группировка хотела бы видеть его на этом месте, а ленинградской группировки особой не было. И, конечно, внутренние интриги были закручены...
— Почему же выбрали вас?
— Трудно сказать. Мне секретари ЦК не докладывали... Они мне обещали, что я приду на "Комсомолку" — и 30 декабря 1980 года я стал новогодним подарком редакции. Пастухов привез меня и представил коллективу. Я не могу сказать, что я как Наполеон вошел в газету. Мне действительно в полном смысле слова было страшно перед таким коллективом: одни имена чего стоили — Песков, Голованов...
— За то время, что вы были главным редактором, вы практически вдвое увеличили тираж газеты — до 20 миллионов. У таких газет всегда были проблемы "наверху". У вас были?
— Конечно. Самая тяжелая история была в 1984 году. Мы тогда опубликовали очерк Инны Руденко "Долг". Впервые мы сказали во всеуслышанье, что есть калеки-афганцы, которых государство бросило. Расписали всю эту бюрократическую машину, которая переезжала через таких парней.
— Но вы же, публикуя, уже предполагали, что будет?
— Да, предполагали. Мне сразу позвонил наш дежурный работник Главлита и сказал: "Я рекомендую этот материал показать Владимиру Николаевичу Севруку". Тогда Севрук возглавлял сектор печати в ЦК партии. На следующий день я Севруку статью показал. Он сказал: "Материал блестящий, но публиковать его не рекомендую". Спрашиваю: "Почему?" "Потому что пока эта тема в нашей печати не освещается".— "Но эти ребята есть. Мы нашли одного калеку. А сколько по стране их мытарится?"
В общем, я приехал в редакцию, собрал редколлегию, позвал Инну Павловну Руденко и говорю: "Мое мнение, материал печатать надо". Они мне тогда сказали: "Но вас завтра снимут с работы". "Ну, снимут и снимут". Я поставил материал, сам специально в этот день вел этот номер, дежурил, чтобы не замы главного редактора отвечали за него, а лично я.
Материал утром вышел в свет. Что тут началось...
Звонки из ЦК комсомола. Кто конкретно звонил, я уже не помню. Все звонили с одним вопросом: "Что ты наделал?" Друзья звонили, конечно. Никто не осуждал. У газеты был большой тираж. Эта статья моментально начала везде перепечатываться за рубежом.
Но я ждал официального звонка. Я знал, кто и куда меня позовет. Позвонил Владимир Николаевич Севрук и сказал: "Ты все-таки напечатал это... Ну, теперь жди. Твою газету уже Черненко показывают". И я дождался звонка из ЦК партии, звонил Зимянин Михаил Васильевич: "Ну, что будем делать?" Я ответил: "Будем оказывать помощь этому парню". "Ты так считаешь?" "Да,— говорю,— считаю, ради этого материал и печатался, и вообще, нужно обратить внимание на всех афганцев..."
Я спросил Зимянина: "Меня вызовут?" Зимянин сказал: "Этого я не знаю". Прошло несколько часов. Одни не звонят, не знают, что со мной завтра будет, другие звонят, высказывают соболезнования, третьи звонят, говорят, держись. Я сижу у себя в кабинете и жду дальнейшей реакции.
— К чему вы были тогда готовы?
— К снятию. Из ЦК комсомола уже позвонили, сказали — готовься к бюро. А потом звонит тот же Севрук: "Ты знаешь, что сказал генсек?" "Нет, не знаю".— "Я тебе зачитаю резолюцию". Ну, а резолюция была такая, что газета подняла очень актуальную тему, жаль, что в нашей стране столько чинуш, и так далее. Вот после этого все начали звонить, поздравлять. Тогда ведь часто возникали такие ситуации, что или орден повесят, или голову снимут...
— И как часто вас так снимали?
— Снимали не часто. Был еще один неприятный случай. Позже, когда Борис Николаевич Ельцин был первым секретарем Московского горкома. Наш обозреватель Елена Лосото подготовила большой материал об обществе "Память". Материал был резко критический. И за два дня до публикации вдруг проходит маленькая заметочка по ТАССу. Мол, первый секретарь горкома партии Борис Ельцин принял Васильева у себя, и у них состоялась дружеская или какая-то еще беседа. Разберись тут — Ельцин поддерживает Васильева или нет. А у нас разгромный материал. Но тут забегали журналисты по шестому этажу — не надо печатать, скандал будет — Ельцин своенравный.
Тогда я сказал: "Будем печатать". И тут началась карусель. Мне позвонил второй секретарь МГК КПСС Борисенко: "Геннадий Николаевич, ваш вопрос готовится на бюро". "Какой вопрос?" — "О статье об обществе 'Память' — вы не разобрались, оклеветали людей". Выступил он в том духе, что, типа, меня нужно с работы гнать. Жесткий был разговор. Вызвали меня в отдел пропаганды.
Самого Ельцина на этом бюро не было, на котором мы были. Одним словом, мне ставят на вид. Никто нас не защитил в той ситуации. Это было такое первое заочное наше знакомство с Ельциным.
— А ЦК ВЛКСМ не защитил вас перед лицом партии?
— У меня тогда были не совсем хорошие отношения с первым секретарем ЦК Мишиным. Он такой лихой молодой человек. Один раз он на бюро сказал, что вы печатаете материалы, в которые даже селедку нельзя заворачивать. Я сказал, что это хамство, потребовал у него извинения. Тогда это был нонсенс — как это, я требую извинения. Мы с ним были в тяжелых отношениях. Я, кстати, из "Комсомолки" должен был уйти на должность первого секретаря ЦК ВЛКСМ. Но они тогда уже знали, что я не соглашусь — я не любил работу функционера.
— Вы ушли главным редактором в "Учительскую газету". Я помню, что воспринималось это однозначно — опала.
— Да. Тогда меня стали припекать. А потом узнали, что мы сделали большую беседу с Ельциным, который тогда уже не был секретарем МК. Материал этот был заслан, он был уже в гранках, возможно, его уже отвезли наши работники Главлита, показали. Я чувствовал, что растет напряженка.
— То есть вы опять из-за Ельцина пострадали?
— Может быть, так и было. Я не знаю всех нюансов. В это время обсуждался вопрос по "Учительской газете", и я понял, что что-то не то происходит. Может быть, уже нервы к тому времени потрепались, хотелось чего-то более спокойного, может быть, сменить профиль.
— Так материал о Ельцине все-таки вышел?
— Вышел. Он вышел, но уже когда меня там не было. Я уже не был главным редактором, все происходило в декабре. В декабре меня назначили, через восемь лет в декабре я уходил. Но я хочу сказать, что, несмотря ни на что, я никогда не бросал камней в адрес комсомола и не брошу. Это прекрасная организация. Ничего бесполезного не было. Посмотрите на сегодняшнюю нашу элиту российскую — кто из них скажет, что ничем не обязан комсомолу...
— Чему вас научила эта комсомольская школа?
— Самое главное — там тренировался характер. Я думаю, что большинство людей там закалялись. Потому что ситуации возникали неадекватные — то шишки, то пышки. Комсомол давал всем чувство коллективизма. Это великолепное чувство. Хорошая там школа была. Другой школы не было.
— Как вы относитесь к идее возрождения комсомола?
— Я убежден, что он возродится. Сам по себе возродится. У нас на самом деле сегодня много молодежных организаций. Сейчас очень мощно встал на ноги студенческий профсоюз. И я не исключаю, что этот студенческий профсоюз начнет превращаться в организации политического толка. Все партии уже стараются завести себе молодежные организации. Пускай будет молодежь, которая левоцентристских взглядов придерживается, пускай будет молодежь, которую Григорий Явлинский своими "яблоками" очаровывает....
— Вы читаете "Комсомолку" сейчас?
— Да, от случая к случаю. Очень изменилась. Раньше у нас была все-таки более или менее четкая типизация газет: детские, молодежные, профсоюзные. Мы были главной молодежной газетой страны, но мы работали на людей более старшего возраста. Нам все время социологи выдавали, что наш средний читатель от 30 до 40 лет. И уж как мы ее ни омолаживали, страничку "Парус" завели. Посадили стажера Юмашева ее делать. Помню, тогда ему сказали: вот, тебе 18 лет, а ты пиши страничку для тех, кому 16 или 18.
Сейчас газета отдает порой бульварщиной. Я уже говорил, если вы пытаетесь состязаться с "Московским комсомольцем", вы совершаете просто роковую ошибку. Мы всегда были газетой интеллигентной, старались быть. А вот такая скабрезность, ерничание, подсматривание в замочную скважину — это претило нам тогда. Может быть, не было модным. Мне даже больно сейчас иногда за отдельные заметки, как будто я там по-прежнему главный редактор. Хочется поправить.
— Вы будете принимать участие в праздновании 80-летия комсомола?
— Я улетаю в Китай — так что с китайским комсомолом отпразднуем. А на прошлой неделе я был на конференции в Институте молодежи. Этот институт в прошлом был Высшей комсомольской школой, поэтому я там всех поздравил с 80-летием.
--Выпили?
— Нет. Не выпил. У меня было мало времени. Просто всех поздравил...
"Много было бесед, много было разговоров — это были разговоры-проверки, ко мне присматривались. Ведь не я один претендовал на эту должность."
"Несмотря ни на что, я никогда не бросал камней в адрес комсомола и не брошу. Ничего бесполезного не было. Посмотрите на сегодняшнюю нашу элиту российскую — кто из них скажет, что ничем не обязан комсомолу..."
Подробнее: http://www.kommersant.ru/doc/14880
- Интервью полностью на сайте Коммерсанта:
- Печатная версия интервью
- О Геннадии Николаевиче Селезневе на сайте Лоббинг.ру
Коммерсант-Власть
Номер 041 от 27-10-98Полоса 014 |
29 октября исполняется 80 лет со дня рождения комсомольской организации бывшего СССР. Ленинский комсомол считался кузницей кадров не зря: многие нынешние бизнесмены, банкиры и члены правительств начали свой путь в заштатных провинциальных райкомах и обкомах ВЛКСМ.
Куда вела тогда номенклатурная комсомольская лестница и как становились главными редакторами главной комсомольской газеты — об этом бывший член ЦК ВЛКСМ, бывший главный редактор "Комсомолки", а ныне спикер Государственной думы Геннадий Селезнев рассказал в интервью Елене Рузаковой.
— Геннадий Николаевич, расскажите, как в 70-е годы становились главными редакторами главной комсомольской газеты? Нужно было попасть в номенклатуру?
— Это было непросто. Как вы понимаете, из провинциальной газеты — а я тогда работал в ленинградской "Смене" — дорога в "Комсомолку" была, конечно, ухабистой. Первый раз меня в Москву позвал работать первый секретарь ЦК ВЛКСМ Борис Пастухов. А моя "Смена" тогда была самой высокотиражной — мы в два раза по тиражу обходили нашего постоянного конкурента "Московский комсомолец".
Так вот, мне позвонил первый секретарь обкома Лобков. Сказал: "Звонили из ЦК, предлагают забрать тебя в ЦК ВЛКСМ работать". Первое, что я подумал — не хочу уезжать из Ленинграда. Я очень не любил Москву, она меня утомляла — город суетной. Я сказал, что я должен подумать, хотя понимал, что этот вопрос будет решаться не мной и не обкомом. Потом уже мне рассказали, что поступил звонок в обком партии — к Романову. А он ответил: "Нет, пусть Селезнев работает в 'Смене'". Никто не понял этого его ответа, но подтекст был ясен — он меня наказал...
— За что?
— Незадолго до этого у нас в "Смене" мы открыли рубрику, которая называлась "Вторая встреча". Публиковали письма молодых людей, которые встретились и забыли оставить друг другу адреса. Типа юноша познакомился с девушкой в самолете, адрес узнать забыл. Это была, грубо говоря, служба знакомств... Романову кто-то сказал, что мы занимаемся сводничеством. Обком комсомола меня в тот момент представил к награде на орден "Знак почета", Григорий Васильевич меня вычеркнул, сказал, что пусть газета прекратит сводничество.
А весной 80-го года приехал в редакцию секретарь ЦК комсомола Юрий Белоусов, говорит: "Я приехал за тобой". Все, говорит, уже со всеми обсуждено и с Романовым договоренность есть, тебя забираем. Тогда и выяснилось, что я переезжаю в Москву первым заместителем заведующего отделом ЦК ВЛКСМ, а через 6-8 месяцев буду главным редактором "Комсомольской правды". Я дал согласие.
— Вы все-таки несколько месяцев были аппаратным работником и руководили той самой прессой, в которой до этого работали? Как вы себя в этой роли чувствовали? Запрещали заниматься сводничеством?
— К этому времени уже много газет вели подобные рубрики. Нет, я курировал все комсомольские СМИ — а если мне память не изменяет, у нас было порядка 240 газет и журналов. Но поскольку я по своей натуре не администратор, у меня отношения со всеми главными редакторами складывались нормальные... Как мне и обещали, через 8 месяцев меня решением ЦК комсомола назначили главным редактором "Комсомольской правды".
— Указания, инструкции получали?
— Много было бесед, много было разговоров. Они были довольно сложные: это были разговоры-проверки, ко мне присматривались. Ведь не я один претендовал на эту должность. У меня был конкурент — помощник Пастухова. Он гораздо раньше переехал в Москву. И московская группировка хотела бы видеть его на этом месте, а ленинградской группировки особой не было. И, конечно, внутренние интриги были закручены...
— Почему же выбрали вас?
— Трудно сказать. Мне секретари ЦК не докладывали... Они мне обещали, что я приду на "Комсомолку" — и 30 декабря 1980 года я стал новогодним подарком редакции. Пастухов привез меня и представил коллективу. Я не могу сказать, что я как Наполеон вошел в газету. Мне действительно в полном смысле слова было страшно перед таким коллективом: одни имена чего стоили — Песков, Голованов...
— За то время, что вы были главным редактором, вы практически вдвое увеличили тираж газеты — до 20 миллионов. У таких газет всегда были проблемы "наверху". У вас были?
— Конечно. Самая тяжелая история была в 1984 году. Мы тогда опубликовали очерк Инны Руденко "Долг". Впервые мы сказали во всеуслышанье, что есть калеки-афганцы, которых государство бросило. Расписали всю эту бюрократическую машину, которая переезжала через таких парней.
— Но вы же, публикуя, уже предполагали, что будет?
— Да, предполагали. Мне сразу позвонил наш дежурный работник Главлита и сказал: "Я рекомендую этот материал показать Владимиру Николаевичу Севруку". Тогда Севрук возглавлял сектор печати в ЦК партии. На следующий день я Севруку статью показал. Он сказал: "Материал блестящий, но публиковать его не рекомендую". Спрашиваю: "Почему?" "Потому что пока эта тема в нашей печати не освещается".— "Но эти ребята есть. Мы нашли одного калеку. А сколько по стране их мытарится?"
В общем, я приехал в редакцию, собрал редколлегию, позвал Инну Павловну Руденко и говорю: "Мое мнение, материал печатать надо". Они мне тогда сказали: "Но вас завтра снимут с работы". "Ну, снимут и снимут". Я поставил материал, сам специально в этот день вел этот номер, дежурил, чтобы не замы главного редактора отвечали за него, а лично я.
Материал утром вышел в свет. Что тут началось...
Звонки из ЦК комсомола. Кто конкретно звонил, я уже не помню. Все звонили с одним вопросом: "Что ты наделал?" Друзья звонили, конечно. Никто не осуждал. У газеты был большой тираж. Эта статья моментально начала везде перепечатываться за рубежом.
Но я ждал официального звонка. Я знал, кто и куда меня позовет. Позвонил Владимир Николаевич Севрук и сказал: "Ты все-таки напечатал это... Ну, теперь жди. Твою газету уже Черненко показывают". И я дождался звонка из ЦК партии, звонил Зимянин Михаил Васильевич: "Ну, что будем делать?" Я ответил: "Будем оказывать помощь этому парню". "Ты так считаешь?" "Да,— говорю,— считаю, ради этого материал и печатался, и вообще, нужно обратить внимание на всех афганцев..."
Я спросил Зимянина: "Меня вызовут?" Зимянин сказал: "Этого я не знаю". Прошло несколько часов. Одни не звонят, не знают, что со мной завтра будет, другие звонят, высказывают соболезнования, третьи звонят, говорят, держись. Я сижу у себя в кабинете и жду дальнейшей реакции.
— К чему вы были тогда готовы?
— К снятию. Из ЦК комсомола уже позвонили, сказали — готовься к бюро. А потом звонит тот же Севрук: "Ты знаешь, что сказал генсек?" "Нет, не знаю".— "Я тебе зачитаю резолюцию". Ну, а резолюция была такая, что газета подняла очень актуальную тему, жаль, что в нашей стране столько чинуш, и так далее. Вот после этого все начали звонить, поздравлять. Тогда ведь часто возникали такие ситуации, что или орден повесят, или голову снимут...
— И как часто вас так снимали?
— Снимали не часто. Был еще один неприятный случай. Позже, когда Борис Николаевич Ельцин был первым секретарем Московского горкома. Наш обозреватель Елена Лосото подготовила большой материал об обществе "Память". Материал был резко критический. И за два дня до публикации вдруг проходит маленькая заметочка по ТАССу. Мол, первый секретарь горкома партии Борис Ельцин принял Васильева у себя, и у них состоялась дружеская или какая-то еще беседа. Разберись тут — Ельцин поддерживает Васильева или нет. А у нас разгромный материал. Но тут забегали журналисты по шестому этажу — не надо печатать, скандал будет — Ельцин своенравный.
Тогда я сказал: "Будем печатать". И тут началась карусель. Мне позвонил второй секретарь МГК КПСС Борисенко: "Геннадий Николаевич, ваш вопрос готовится на бюро". "Какой вопрос?" — "О статье об обществе 'Память' — вы не разобрались, оклеветали людей". Выступил он в том духе, что, типа, меня нужно с работы гнать. Жесткий был разговор. Вызвали меня в отдел пропаганды.
Самого Ельцина на этом бюро не было, на котором мы были. Одним словом, мне ставят на вид. Никто нас не защитил в той ситуации. Это было такое первое заочное наше знакомство с Ельциным.
— А ЦК ВЛКСМ не защитил вас перед лицом партии?
— У меня тогда были не совсем хорошие отношения с первым секретарем ЦК Мишиным. Он такой лихой молодой человек. Один раз он на бюро сказал, что вы печатаете материалы, в которые даже селедку нельзя заворачивать. Я сказал, что это хамство, потребовал у него извинения. Тогда это был нонсенс — как это, я требую извинения. Мы с ним были в тяжелых отношениях. Я, кстати, из "Комсомолки" должен был уйти на должность первого секретаря ЦК ВЛКСМ. Но они тогда уже знали, что я не соглашусь — я не любил работу функционера.
— Вы ушли главным редактором в "Учительскую газету". Я помню, что воспринималось это однозначно — опала.
— Да. Тогда меня стали припекать. А потом узнали, что мы сделали большую беседу с Ельциным, который тогда уже не был секретарем МК. Материал этот был заслан, он был уже в гранках, возможно, его уже отвезли наши работники Главлита, показали. Я чувствовал, что растет напряженка.
— То есть вы опять из-за Ельцина пострадали?
— Может быть, так и было. Я не знаю всех нюансов. В это время обсуждался вопрос по "Учительской газете", и я понял, что что-то не то происходит. Может быть, уже нервы к тому времени потрепались, хотелось чего-то более спокойного, может быть, сменить профиль.
— Так материал о Ельцине все-таки вышел?
— Вышел. Он вышел, но уже когда меня там не было. Я уже не был главным редактором, все происходило в декабре. В декабре меня назначили, через восемь лет в декабре я уходил. Но я хочу сказать, что, несмотря ни на что, я никогда не бросал камней в адрес комсомола и не брошу. Это прекрасная организация. Ничего бесполезного не было. Посмотрите на сегодняшнюю нашу элиту российскую — кто из них скажет, что ничем не обязан комсомолу...
— Чему вас научила эта комсомольская школа?
— Самое главное — там тренировался характер. Я думаю, что большинство людей там закалялись. Потому что ситуации возникали неадекватные — то шишки, то пышки. Комсомол давал всем чувство коллективизма. Это великолепное чувство. Хорошая там школа была. Другой школы не было.
— Как вы относитесь к идее возрождения комсомола?
— Я убежден, что он возродится. Сам по себе возродится. У нас на самом деле сегодня много молодежных организаций. Сейчас очень мощно встал на ноги студенческий профсоюз. И я не исключаю, что этот студенческий профсоюз начнет превращаться в организации политического толка. Все партии уже стараются завести себе молодежные организации. Пускай будет молодежь, которая левоцентристских взглядов придерживается, пускай будет молодежь, которую Григорий Явлинский своими "яблоками" очаровывает....
— Вы читаете "Комсомолку" сейчас?
— Да, от случая к случаю. Очень изменилась. Раньше у нас была все-таки более или менее четкая типизация газет: детские, молодежные, профсоюзные. Мы были главной молодежной газетой страны, но мы работали на людей более старшего возраста. Нам все время социологи выдавали, что наш средний читатель от 30 до 40 лет. И уж как мы ее ни омолаживали, страничку "Парус" завели. Посадили стажера Юмашева ее делать. Помню, тогда ему сказали: вот, тебе 18 лет, а ты пиши страничку для тех, кому 16 или 18.
Сейчас газета отдает порой бульварщиной. Я уже говорил, если вы пытаетесь состязаться с "Московским комсомольцем", вы совершаете просто роковую ошибку. Мы всегда были газетой интеллигентной, старались быть. А вот такая скабрезность, ерничание, подсматривание в замочную скважину — это претило нам тогда. Может быть, не было модным. Мне даже больно сейчас иногда за отдельные заметки, как будто я там по-прежнему главный редактор. Хочется поправить.
— Вы будете принимать участие в праздновании 80-летия комсомола?
— Я улетаю в Китай — так что с китайским комсомолом отпразднуем. А на прошлой неделе я был на конференции в Институте молодежи. Этот институт в прошлом был Высшей комсомольской школой, поэтому я там всех поздравил с 80-летием.
--Выпили?
— Нет. Не выпил. У меня было мало времени. Просто всех поздравил...
"Много было бесед, много было разговоров — это были разговоры-проверки, ко мне присматривались. Ведь не я один претендовал на эту должность."
"Несмотря ни на что, я никогда не бросал камней в адрес комсомола и не брошу. Ничего бесполезного не было. Посмотрите на сегодняшнюю нашу элиту российскую — кто из них скажет, что ничем не обязан комсомолу..."
Подробнее: http://www.kommersant.ru/doc/14880